С.Л. Франк и музыка

«Из искусств ему ближе всего была музыка…»

(составил А. А. Гапоненков)

Представляем несколько высказываний С. Л. Франка о музыке, композиторах, музыкальной красоте, как ее понимал философ на протяжении всей жизни, в том числе незадолго до смерти. Но откроем нашу подборку тремя мемуарными свидетельствами, раскрывающими отчасти его музыкальные предпочтения, потребность в игре на рояли и мистические переживания в процессе прослушивания музыкальных произведений. Посвящаем эту подборку памяти о. Питера Скорера.

Сводный брат Л. В. Зак об увлечении С.Л. Франка музыкой

«Из искусств ему ближе всего была музыка; он играл на рояли; ребенком я почти ежевечерно засыпал под звуки Бетховена, Шумана, или Шопена, которых в дальней гостиной играл брат Сеня. Часто, когда он играл, он закрывал глаза, и у него делалось необыкновенное выражение, как будто музыка открывала ему непосредственный доступ в нездешний мир» (Л. В. Зак. Семен Людвигович Франк – мой брат).

Л. С. Врангель (урожд. Елпатьевская) о Семене Франке гимназисте

«Весной, когда Волга и Ока заливали Ярмарку <в Нижнем Новгороде>, и временно прекращалось  сообщение с городом, Сеня Франк, живший около ярмарки, и его милая сестра, красавица Соня, жили у нас, когда еще учились в гимназиях. Они были любимцы нашей семьи, и родители наши были очень дружны между собою. Сеня, прекрасный для своего возраста пианист, часто аккомпанировал мне на рояле, и мы думали, что из него выйдет замечательный ученый, так он поражал нас своим зрелым умом и всесторонними знаниями» (Врангель Л., бар. Воспоминания и стародавние времена).

Вас. С. Франк о музыкальных интересах отца

«В детские и юношеские годы моё музыкальное образование диктовалось отцом, чья ежедневная игра на пианино (исключение составляли лишь летние месяцы) являлась неотъемлемой частью жизни нашей семьи. Пианино, которое отец брал в аренду, было одним из допустимых предметов роскоши в доме. Сразу после дневного сна отец, как правило, садился за пианино.

Не скажу, что он хорошо играл, но прочитывал музыку вполне профессионально. Обычно он старался избегать трудных моментов, неподвластных его технике. Очарованный красотой музыки, он закрывал глаза и раскачивал в такт головой. Любимым композитором отца был Шуберт, он также играл Бетховена, Баха, Шопена, Шумана, Мендельсона. Нравилась ему музыка Грига, Дворжака и, конечно, многих русских композиторов – Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского, Бородина, не очень сложные произведения Скрябина. Иногда я и Виктор под аккомпанемент отца исполняли Шуберта, Шумана, Мендельсона, Грига, простые арии из “Князя Игоря”, “Садко”, “Хованщины”, из опер Чайковского. <…> Музыка Вагнера никогда не звучала в исполнении отца. Думаю, ему не нравились оперы Вагнера. <…> Отец был большим поклонником музыки Скрябина, хотя не признавал так называемую   “современную” музыку.

За несколько месяцев до своей смерти отец говорил: “Музыка Моцарта не есть Богом данная”». <…> Так, например, отец не ценил и не понимал Брамса, за исключением его известных венгерских танцевальных мелодий. Музыка Листа была трудна для отца, а потому просто игнорировалась им. Малер не был популярен в те годы; отец, вероятно, даже не знал его произведений. Не существовала для него музыка Дебюсси и Равеля. Вивальди и его современники, за исключением Баха, были едва известны в 30-е годы. Интересно, что отец знал и любил (как и я, но по другим причинам) оперетту. В студенческие годы он многие вечера проводил в театре оперетты; билеты в оперу стоили очень дорого. Штраус, Миллёкер, Ланнер были любимы им, как и большинство австрийских композиторов, авторов “лёгкой музыки”. Нравились отцу оперетты Оффенбаха, знал он и некоторые произведения Делиба.

<…> он боготворил музыку Моцарта, особенно его оперы. Он ставил рядом Моцарта и Пушкина, подчеркивая их духовную близость. “Светлая печаль” роднила этих людей, вводила их в круг сынов божьих, творящих словом ли, звуком доброе дело своего создателя» (Вас. С. Франк. Русский мальчик в Берлине).

С. Л. Франк о Бетховене

«Если мы прослушаем какое-либо музыкальное произведение, то мы, по общему правилу, имеем опытное представление лишь о соответствующем душевном содержании, именно музыкальном настроении, её автора. Но если мы внимательно вслушаемся в то, что нам дано, например, в пятой или девятой симфонии Бетховена (а может быть, уже в отдельных их темах), то мы узнаем большее: мы узнаем то, что мы вправе назвать душой самого Бетховена, с непререкаемой очевидностью мы воспримем ту глубочайшую основу душевной жизни Бетховена, из которой истекла вся его жизнь, с её трагическим одиночеством, с её бурными страстями, гордыми подъемами и исключительными упоениями» («Душа человека», 1917).

О музыкальной красоте

«Художественное постижение состоит в целостном переживании содержаний в их связи с эмоциональной жизнью духа. Автор (К. Эйгес. – А.Г.) выражает это в той форме, что музыка есть одновременно и представления, и чувство, и что сущность музыкального переживания состоит в исконном единстве того и другого, в силу чего и создается самобытный мир музыкальной красоты. Этим музыка определяется, как своеобразное мистическое переживание, выходящее за пределы противоположности между я и не-я, субъектом и объектом» («Новая книга по философии искусства. К. Эйгес. Статьи по философии музыки. Кн. 1. Москва, 1913», 1913).

«Слушая прекрасное музыкальное произведение, человек, одаренный музыкальным чувством, слышит, кроме самих чувственно-данных звуков и их сочетаний, еще что-то другое, что мы называем музыкальной красотой и что составляет само существо музыки. Как бы позади звуков и сквозь них мы воспринимаем еще что-то несказанное, о чем в словах можно дать только слабый, несовершенный намек. Музыка Бетховена открывает нам какую-то героическую эпопею духа – скорбь, мятеж, титаническую борьбу – и горестную судьбу духа и блаженство его торжества. Музыка Баха как бы отверзает нам небеса и в переливах голосов показывает нам чистую, прозрачную, возвышенную красоту некой нездешней эфирной орнаментики. Через музыку Моцарта мы становимся причастниками детской чистой игры неких ангельских существ, в прелести которой очищается и просветляется вся скорбь бытия. Если звуки при этом воспринимает наше ухо, то то несказанное, о чем они говорят, что они возвещают, воспринимает непосредственно наша душа» («С нами Бог», 1946).

Моцарт и Пушкин

«Один из самых умных современных писателей, Альдоус Хекслей (Олдос Хаксли. – А.Г.), тонкий ценитель музыки, верно замечает, что музыка Моцарта кажется веселой, на самом же деле грустна. То же применимо к поэзии Пушкина, духовно родственной гению Моцарта. Эту родственность Пушкин по-видимому и сам сознавал. Объяснение в обоих случаях – одно и то же. Художественное выражение грусти, скорби, трагизма настолько пронизано светом какой-то тихой, неземной, ангельской примиренности и просветленности, что само содержание его кажется радостным» («Светлая печаль», 1949).

О музыке джаза

«Музыка джаза – шум и ритм вместо мелодии и гармонии» (Новое варварство, 1926).

Из «Размышлений С. Л. Франка, записанных Т. С. Франк»

«Февраль 1942 г. <…> Лист как Шелли – проявление какого-то божественного духа на земле. Лист – человек совершенно очаровательный, покорявший всю Европу, под конец жизни удалился в монастырь и отдался творчеству».

«4-1-43 г. <…> Слушая 9-ую симфонию Бетховена и слова Шиллера – я знаю, что это Реальность. “Обнимитесь – все мы братья”».

«2-4-44 г. Ночью сегодня Семенушка тихонько напевал мне романсы Шуберта…».

«5-6-11-<50 г.>. Не хочет слушать музыку. Спросила – разве слышал ангельскую музыку? – “Нет, не слыхал, но пробираюсь от этого света к тому миру, все здешнее становится скучным, все приспособлено для земли, разве ангелы поют по-баховски, по-барочному – может быть, Моцарт… Я пробираюсь лесами к тем мирам. Но музыка не нужна мне. Нет острого интереса ни к политике, ни к чему земному…”» («Размышления С.Л. Франка, записанные Т.С. Франк», публ. Т.Н. Резвых).