С началом своей семейной жизни Франк в финансовом отношении опирался только на собственные силы и не рассчитывал на какую-то помощь со стороны. Преподавательская работа в нескольких частных учебных заведениях и литературный заработок составляли более-менее приемлемую основу семейного бюджета. Однако с рождением детей расходы неизбежно росли, и не всегда удавалось вовремя обеспечить доходы.

Летом 1909 г., находясь в Саратове (точнее, они с женой и маленьким сыном жили на даче за городом), Франк писал статью «Штирнер и Ницше в русской жизни» для журнала «Критическое Обозрение», с которым постоянно сотрудничал. Ещё не завершив работу, в начале августа он уже просил редактора журнала Михаила Осиповича Гершензона прислать аванс: «Мне спешно нужны деньги (мой младенец все лето болел и теперь болеет расстройством питания, так что забот и расходов много)». А 20 августа посылал уже почти сигнал SOS, умоляя «тотчас же» выслать 250 рублей в счёт гонорара за переиздание сборника «Вехи» (которым также занимался Гершензон) и гонорар за только что отосланную статью: «Мои финансовые дела так сложились, что я не могу выехать отсюда, не получив этой суммы, а должен выехать немедленно». Штирнер и Ницше в некотором роде были спасательными кругами для молодого отца – первенцу Семёна Людвиговича и Татьяны Сергеевны Виктору в это время было всего 4 месяца.

Статья о Штирнере и Ницше (по сути, рецензия на книгу о них немецкого автора Роберта Шельвина), была продолжением критики нигилизма, представленной Франком в его «веховской» статье «Этика нигилизма». В письме к тому же Гершензону, ещё обозначая тему, Франк писал: «Я мог бы поговорить о нашем quasi-ницшеанстве, нигилизме, мистическом анархизме и прочих видах “философии хулиганства”». Конечно, не Франк придумал понятие «нигилизм» (вспомним, хотя бы, тургеневского «нигилиста» Базарова), но его критика этого умонастроения, как одного из определяющих моментов во взглядах и поведении русской предреволюционной интеллигенции, стала, пожалуй, классической. Франк определял нигилизм как отрицание, или непризнание абсолютных (объективных) ценностей – отрицание морали, как необходимой формы организации человеческих отношений, и утверждение личного, субъективного произвола.

Немецкий мыслитель Макс Штирнер прославился книгой о «Der Einzige» – «Единственном», в которой утверждал абсолютное превосходство интересов, потребностей и желаний индивида, «Я», над какими бы то ни было общеобязательными нормами, правилами и представлениями. Франк так суммировал эту логику: «Если бытие лишено всякого внутреннего смысла, если субъективные человеческие желания суть единственный разумный критерий для практической ориентировки человека в міре, то с какой стати должен я признавать какие-либо обязанности, и не будет ли моим законным правом простое эгоистическое наслаждение жизнью, бесхитростное и естественное “carpe diem” (“лови момент” – Г. А.)?». Подобная философия на практике действительно оказывалась оправданием натурального общественного хулиганства, распространившегося в России после неудачи первой революции – начиная от проповеди «свободной любви» и заканчивая акциями «революционного» грабежа и индивидуального террора. Справедливости ради отметим, что и власть, охраняя общественный порядок от разгула анархии, далеко не всегда действовала в «лайковых перчатках». Франк был одним из тех мыслителей, кто обратил внимание на этот порочный круг, на взаимную обусловленность анархического и государственного насилия. Вспоминая об этом периоде спустя тридцать лет, он писал: «В пренебрежении к абсолютным ценностям, в отвержении духовных основ бытия мы уже тогда стали прозревать опасность, что этот нигилизм должен привести к удушающему и калечащему личность деспотизму». Подходя к той же проблеме с позиций религиозной веры, Франк называл последовательный нигилизм «циническим неверием», т. е. отрицанием святыни и необходимости поклонятся святыне – как бы ни понималась «святыня» в той или иной вере. Именно таким цинизмом, по его мнению, были обусловлены масштабные трагедии первой половины ХХ века в России и в мире.

А в начале осени 1909 г. Франк, конечно, вернулся в Петербург, где снял для семьи новую квартиру – на улице Лахтинской, на Петроградской стороне. Очередной темой статьи для «Критического Обозрения» стала книга священника Аггеева (того самого, который крестил детей Франка, а позднее и его самого) о Константине Леонтьеве. Франк характеризовал Леонтьева – используя сравнение Василия Розанова – как «русского предшественника Ницше». Далеко не во всём соглашаясь с его философией и общественным мировоззрением, он, однако, утверждал, что как мыслитель в ницшевском смысле, т. е. «законодатель и судья ценностей», Леонтьев стоит выше Вл. Соловьёва и Л. Толстого, и уступает только Достоевскому. Своей статьёй, правда, Франк был «мало удовлетворен», но, посылая её Гершензону, вновь рассчитывал на срочное «латание дыр» в семейном бюджете: «Очень прошу Вас, если можно, распорядиться о немедленной посылке мне гонорара. Мой ребенок все продолжает хворать, и у меня тревог и забот по горло».

Тема «Леонтьев как русский Ницше» нашла продолжение почти через 20 лет в эмигрантском творчестве Франка – в 1928 г. в немецком журнале «Hochland» вышла его статья «Konstantin Leontjew, ein Russischer Nietzsche». На этот раз статья ему самому нравилась больше – ещё работая над текстом, он писал жене: «У меня явилась мысль статью о Леонтьеве, которая выходит очень интересной, может быть удастся пустить в оборот, как публичную лекцию, как это было с Russische Weltanschauung («Русским мировоззрением» – Г. А.). Может быть хорошо расторгуюсь». Сильно «расторговаться», пожалуй, не получилось, но известна, по крайней мере, одна публичная лекция о Леонтьеве, которую Франк прочитал 27 февраля 1928 г. в Кенигсберге, в начале большого лекционного турне по Прибалтике, – заработал на ней «первые 50 марок»…

Леонтьев, как и Штирнер с Ницше, вновь оказывался для Франка не только духовным собеседником, но и кругом финансового спасения…