Поучаствовав в очередной раз (в который уже? не сосчитать!) в «празднике народного волеизъявления», я вдруг задумался – а как относился мой любимый философ С. Л. Франк к таким формам общественной жизни? ходил ли он сам на выборы, и что вообще думал о демократии?

Понятно, что в годы эмиграции, не имея не то что гражданства соответствующей страны, а подчас вообще хоть какого-нибудь удостоверения личности, Франк не мог участвовать в выборах. Но мы имеем свидетельства того, что такие события его очень интересовали – он хорошо понимал, что они могут повлиять, в том числе, и на жизнь его семьи. Так, в сентябре 1930 г. он писал жене из городка Липпе, что в нынешней земле Северный Рейн – Вестфалия, где читал лекции: «Вчера узнал результаты выборов, это можно было ждать, но все-таки немного жутко. Не исключена возможность, что этой зимой будет неспокойно в Берлине – национал-социалисты могут сделать попытку захватить насильственно власть, а коммунисты воспользуются этим для своих целей». Через несколько лет стало по-настоящему жутко, и Франк вынужден был уехать из Германии. Но и в спокойном Лондоне – этом «главном оплоте свободы мысли», – философ не терял интереса к политическим баталиям. 23 февраля 1950 г. он отметил в своём ежедневнике: «Английские выборы, следил за ними весь день» (очевидно, следил по сообщениям английского радио, которое регулярно слушал с начала войны).

Между тем, ещё в начале века Франку довелось быть свидетелем и участником первых шагов демократии в России. Сам он, правда, в отличие от ближайшего друга Петра Струве, в депутаты не баллотировался, но политическим публицистом выступал. В дни выборов в Первую Государственную Думу, в апреле 1906 г., в статье «Молодая демократия» он выражал надежду на «установление нормального демократического режима», и даже в явной демократической молодости и «культурной наивности нашего народа» хотел видеть не столько преграду, сколько предпосылку для ускоренного политического развития и возбуждения «великой страсти к ещё неизведанным культурным ценностям». Молодой философ был убеждён, что в любой стране основу власти составляет общественное мнение, и в органах народного представительства оно будет иметь реальный механизм своего адекватного выражения.

С демократическим режимом, однако, не очень складывалось. В апреле 1917 г. Франк писал о том, что демократия в России находится на распутье – она ещё может пойти по пути осуществления идеала народовластия, но может встать и на путь жестокой якобинской тирании некультурных масс. В противовес утилитарно-материалистическому оправданию демократии (помните Шарикова – «взять всё, да и поделить!») Франк предлагал оправдание религиозно-нравственное. Выступая 6 мая 1917 года в Петровском училище на Фонтанке с публичной лекцией «Нравственные основы демократии», он говорил о добре и зле в современном социализме, о служении индивидуальном и служении всенародном, о государственном сознании и нравственной мобилизации страны. Не услышали.

Франку пришлось пережить не только трагедию русской революции, но и тяжелейший кризис западной демократии, допустившей приход национал-социалистов к власти даже не насильственным – как он боялся в 30-м году, – а вполне демократическим путём. В декабре 1938 г. он констатировал, что идеал демократии скомпрометирован, и вера в неё утрачена. Впрочем, утрата слепой и утопической веры не означала полного разочарования в демократических институтах – Франк лишь подчёркивал, что «демократия во всяком случае – производная ценность, её нужно доказывать»; и вновь, как и в 17-м году, говорил о религиозно оправданном гуманизме как единственной подлинной основе общественно-политического устройства. Вечная ценность идеала демократии – не в уравниловке и не в освящении воли большинства, а в «осуществлении неких порядков и признании неких обязанностей». А для этого демократия как «всеобщность избранности» должна основываться на «всеобщности аристократического сознания», т. е. на той же культуре и нравственности.

Франк, возможно, согласился бы с афоризмом уважаемого им Уинстона Черчилля, который сказал: «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных». Но, скорее, вопрос о форме власти был для русского философа второстепенным по отношению к вопросу о реальной эффективности и справедливости этой власти. Хороша та форма правления – будь то монархия или республика, аристократия или демократия, – которая «обеспечивает наилучшее при данных условиях управление (например, дает наиболее энергичных, осведомленных, неподкупных администраторов) и наибольшее осуществимое при данном состоянии общества равновесие между государственным контролем и общественной самодеятельностью». Та или иная демократическая процедура – при всей её важности – не может быть сама по себе панацеей от неэффективности власти. Так, в 1940 г. Франк делал вывод: «Отвлеченно самая справедливая избирательная система – система пропорциональных выборов – на практике, благоприятствуя партикуляризму политических идей и потому партийному раздроблению, может привести – как это и показал опыт – к невозможности образования прочного и дееспособного правительства». И уж тем более – добавим от себя – процедуры демократии сами по себе не гарантируют (а зачастую совсем наоборот!) приход во власть «осведомлённых» и «неподкупных»…

В своей социальной философии Франк приходит к выводу о несостоятельности отвлечённой доктрины демократизма – фактически «во всяком обществе независимо от принципов, которые оно официально исповедует, роковым образом меньшинство властвует над большинством». Реализация демократического идеала на практике означает лишь, что «народом правит парламент, парламентом – господствующие в нем партии, а партиями – партийная верхушка, политические вожди»; при этом избиратель в своём «свободном» выборе фактически ограничен немногими кандидатами, уже отобранными реально правящим меньшинством. Но в этом отношении демократия плоха не сама по себе, а скорее как лицемерное прикрытие чьей-то замаскированной и неконтролируемой власти. Собственная, внутренняя ограниченность демократии состоит в том, что «под влиянием веры в ложный принцип “самодержавия народа” авторитетом легко может стать не действительный мастер, лицо более высокого духовного и умственного уровня, а демагог, сумевший польстить массам и заслужить их доверие в качестве приказчика, исполнителя их воли». Дело, таким образом, не в том, чтобы отказаться от демократии как таковой, а в том, чтобы формировать её на фундаменте честности, ответственности и справедливой иерархии. «Демократия есть не власть всех, а служение всех».

В своём философском дневнике 50-го года, буквально в последних записях, Франк вновь возвращается к осмыслению основного противоречия демократии. С одной стороны, «каждый человек, как таковой (и значит, все люди) – священен, имеет право на самоопределение, свободен»; причём в человеке свято «сердце, а не ум и образование». Иными словами – каждый человек, как личность, равен в человеческом достоинстве любому другому, независимо от фактической разницы в знаниях, способностях и опыте, – и потому имеет полное право «самоопределяться» при выборе власти. Но, с другой стороны: «истина – удел меньшинства, большинство всегда слепо и глупо; чем больше власть многих, тем больше власть страстей и зла». Философ признаёт этот конфликт – между идеей равенства и идеалом истины – логически неразрешимым, и вспоминает афоризм И. Канта: «Из того кривого дерева, из которого сделан человек, нельзя смастерить ничего прямого». Решение Франк предполагает в общественном устройстве, основанном на компромиссе между допустимым равенством и оправданным неравенством. И если смысл человеческой жизни – в осуществлении «истинной человечности», а не в удовлетворении сиюминутных вожделений «хлеба и зрелищ», то тогда демократия предполагает «признание иерархии, определенной бо́льшим или меньшим знанием истины и умением её осуществлять».

Некоторые политики в некоторых обществах любят обещать – особенно перед выборами, – что они «услышат каждого» (и этот «каждый», раз за разом, «обманываться рад»). Но, может быть, демократия состоит вовсе не в этом? Не разумнее ли (и полезнее для всех) «услышать» не всех, а в первую очередь тех, кто обладает «бо́льшим знанием истины и умением её осуществлять»?

Геннадий Аляев