Проект реализуется с использованием гранта
Президента Российской Федерации

///Саратовские юродивые Ивана Славина

Саратовские юродивые Ивана Славина

В 1998 году мы в журнале «Волга» напечатали воспоминания Василия Франка «Русский мальчик в Берлине». С подготовкой материала проблем не было, сложность заключалась только в том, что весь год в архивной рубрике проходил под знаком Ивана Славина. Помню, редакция носилась с его мемуаром «Минувшее – пережитое», как с ценностью чуть ли не семейной, привычной и неизбежной. Сначала мы прочитали текст целиком, потом вычитывали частями в очередной номер, что-то сокращали по финансовым соображениям (дела в журнале шли все хуже, уже начались перебои с зарплатой), а иногда какие-то купюры восстанавливали, если объем номера позволял. А потом нам предложили Франка, и по каким-то причинам выпустить его надо было срочно. И «Волга» пошла на странный с точки зрения читателя шаг: мы прервали публикацию мемуаров Славина, поставив на их место в десятый номер Василия Франка. И в сдвоенном одиннадцатом-двенадцатом завершили Славина.

Славин И.Я..jpg

Иван Яковлевич Славин

С тех пор для меня эти авторы приобрели некоторую связь. Точнее, не авторы, а Иван Яковлевич Славин и главный герой мемуаров Василия Франка – его отец Семен Людвигович Франк.

Свидетельств их знакомства нет, хотя… Сергей Правдин, один из участников семинария Франка, уже в 1990-е годы вспоминал, что в 1918 году ходил к Семену Людвиговичу на квартиру на улице Угодниковской. По предположению профессора СГУ Алексея Гапоненкова, Франк принимал учеников в доме, до революции принадлежавшем Анатолию Славину – сыну Ивана Яковлевича. Здание сохранилось, его современный адрес – Ульяновская, 9. Правда, последний владелец успел основательно изуродовать памятник.

Дом А.И. Славина (Ныне Ульяновская, 9).JPG

Дом А.И. Славина (Ныне Ульяновская, 9)

Подробно описывать биографию юриста, адвоката, гласного городской думы Ивана Яковлевича Славина (1850–1930) в рамках этой публикации излишне. Его мемуары «Минувшее – пережитое», впервые напечатанные в «Волге», через 15 лет, в 2013 году были, наконец, изданы в полном объеме Государственным архивом Саратовской области (ГАСО). Ныне этот труд выдающегося общественного деятеля приобрел энциклопедическое значение. Без воспоминаний Славина наши знания о Саратове XIX – начала ХХ веков имели бы весьма приблизительные черты.

Тем более неожиданно было узнать от главного архивиста Маргариты Шашкиной, которая занимается рукописями И.Я. Славина, что в ГАСО хранится до сих пор не опубликованный труд мемуариста. Рукописная тетрадь датирована 1928 годом и называется «Силуэты минувшего» (Ф. 1283. Оп. 1. Д. 20). Двенадцать глав посвящены известным общественным деятелям – архитектору Алексею Салько, предпринимателю Григорию Деконскому, почетному гражданину Прокопию Устимовичу и пр. И лишь тринадцатая глава неожиданно отдана описанию… городских сумасшедших. Но если принять точку зрения, что мемуары Ивана Славина – саратовская энциклопедия, то в ней просто обязана быть и такая глава:

Саратовские юродивые

От дней моего отрочества у меня остались воспоминания об этих юродивых. Это были Антон Григорьевич, его ученик и послушник Яша и Авдотья Петровна.

Об Антоне Григорьевиче я вскользь упомянул в своих «воспоминаниях». Говорят, он был уроженец и обыватель г. Петровска нашей губернии. Рассказывали, что он жил там в какой-то пещере, стены которой обвешаны иконами с неугасимо горящими лампадами. Но он часто приезжал в Саратов и подолгу живал здесь. Я не знаю его прошлого. Не знаю, кто и что он был перед тем, как вступил на стезю юродства. Неизвестны также причины, которые толкнули его на этот путь. В Саратов он приезжал в повозке, запряженной в одну лошадь. На верху повозки был повешен колокол, в который он время от времени позванивал, а нутро повозки было набито разным скарбом, который ему жертвовали его почитатели и поклонники. У меня остался в памяти один его наезд в дом моего отца, который его совершенно игнорировал, но мать его приняла и беседовала с ним.

Дом Славина (угол Гимназической и Царицынской). Фото до 1914 г.JPG

Дом Славина (угол Гимназической и Царицынской). Фото до 1914 г.

Мне было тогда лет 8-9. Я любопытно вглядывался в мужика среднего роста с клинообразной седеющей рыжеватой бородой, одетого в чапан, подпоясанный кушаком. Он говорил отрывисто какими-то странными и совершенно непонятными для меня восклицаниями. Он ходил по комнатам, заглядывал в кладовую, кухню и указывал на вещи, которые он заберет в свою повозку. Вещи были малоценные, такие, без которых можно обойтись в домашнем обиходе. Ему разрешали брать их с собой, но не все намеченные им. Забрав все, что ему дали, он, позванивая в колокол, съехал с двора, а на улице кричал, обращаясь к попадавшимся чинам полиции, – «Эй, вы, желтопузики!». Его не трогали.

Дом Славина (ныне Некрасова, 50).JPG

Дом Славина (ныне Некрасова, 50)

Когда я был уже в первых классах гимназии, в городе говорили о некоторых его выступлениях. Когда в июле 1862 г. сгорел городской деревянный театр, то Антон Григор<ьевич> заявил, что на месте «идолища поганого» должен быть воздвигнут Божий храм. Он с колокольным звоном разъезжал по городу и время от времени выкрикивал, что Богу угодно, чтобы на месте сгоревшего грешного позорища должна быть святыня. Он на пожарище поставил столбик с иконой, повесил колокольчик, по ночам зажигал перед иконой лампаду, или ставил свечу и подолгу звонил, выкрикивая: «Гоню и вызваниваю черта!..» Но мерами полиции такое изгнание нечистой силы было прекращено.

Городской театр, построенный на месте сгоревшего.jpg

Городской театр, построенный на месте сгоревшего

В 1864 году на том месте, где теперь стоит здание университета, был расстрелян молодой крестьянин Храмов, обвинявшийся в поджоге усадьбы своего отца. В народе ходила упорная молва, что Храмов казнен невинно и погиб благодаря наветам мачехи. Антон Григорьевич был уверен в невиновности Храмова и на месте его казни, где было зарыто его тело, он ставил свечи, звонил в колокольчик и молился.

Императорский Николаевский университет.jpg

Императорский Николаевский университет

Когда и где покончил свои дни А<нтон> Г<ригорьевич>, я не знаю. Но только не в Саратове. Вероятно, это случилось в Петровске.

Ученик и послушник Ант<она> Гр<игорьеви>ча Яша, по-видимому, никогда не расставался с Саратовом. Это было странное и в высшей степени непривлекательное существо. Маленького роста, широкий по фигуре, он выглядывал каким-то квадратным, тумбообразным; лицо круглое, широкое, мясистое, рябое, бессмысленные, глупые, ровно ничего не выражавшие глаза, редкие рыжеватые волосы на голове, спускавшиеся до плеч, такая же рыжеватая борода редкими клочками обрамлявшая его подбородок и толстые одутловатые щеки. Ходил Яша всегда и летом, и зимой с открытой головой в грязном длинном зипуне, напоминавшем дьячковский полукафтан, подпоясанный веревкой. Через плечо на веревочке у него висела большая сумка, длинная, широкая, наполненная разными хлебными зернами, пшеном, рожью и т.п. С этой сумкой он никогда не расставался. Базарные торговцы наполняли эту сумку зерном, а Яша, идя по улице, или по тротуару, полными пригоршнями разбрасывал это зерно направо и налево; над ним всегда вилась стая пернатых, спускаясь и поедая брошенные зерна. Яша никогда ничего не говорил, никто, кажется, звука его голоса не слышал; он не был глухонемым. Он не издавал ни малейшего звука даже тогда, когда его учил Антон Григорьеивч. Я один раз был свидетелем этого ужасного истязания. Без всякой видимой причины, без всякого повода Антон Григорьеивч перед толпой любопытных обывателей дергал со всей силой редкую растительность на голове и бороде Яши, дергал по одному, по два волосика, иногда выдергивая их с корнем. Яша стоял, покорно склонив голову и опустив руки по бокам; он не издавал ни малейшего звука; испытывая, несомненно, сильные страдания и острую боль, он ни одним движением мускула на лице не реагировал на эти истязания; он стоял беззвучно, безмолвно, не моргнув глазом, не дрогнув мускулом, как статуя, или фигура из папье-маше.

Антоша-Юродивый-на-станции-Черемхово1900.jpg

Антоша Юродивый на станции Черемхово. Фото 1900 г.

Антон Григорьевич молча сосредоточенно, не издавая ни малейшего звука выполнял свою остервенелую работу, которая, по-видимому, началась задолго до моего присоединения к глазеющей толпе.

В течение 4-5 минут я наблюдал это истязание, которое до глубины возмутило мою отроческую душу. Я чувствовал прилив негодования и омерзения. Мне хотелось броситься на истязателя, крикнуть ему: «Оставь, перестань!» Но хладнокровно и даже как будто поощрительно взирающая на все это толпа взрослых и бородатых, а также моя гимназическая форма удержали меня от этого порыва. Мне казалось, что эта толпа смакует сладострастие жестокости, грубо-злобного, животного издевательства человека над человеком. Мне стало противно до отвращения. От злобы и досады у меня слезы подступали к горлу, и я побежал от этой толпы… А истязание все еще продолжалось и когда оно окончилось – не знаю. Не знаю также, когда окончил свои хождения и кормления пернатых несчастный Яша. Но в конце шестидесятых годов я его уже больше не встречал…

Авдотью Петровну тоже считали юродивой и называли ее ученицей и последовательницей Антона Григорьевича. Но едва ли это верно. По внешности, по образу действий, по формам и способам проявления себя, своих переживаний она не имела ничего общего с изувером Антоном Григорьевичем и тупым, бессмысленным Яшей. Рассказывали, что она по происхождению из хорошей интеллигентной семьи. Была замужем за видным чиновником Голубинским; имела детей. Пережила она какую-то страшную семейную драму, подробности которой мне не известны в точности. Но это было что-то катастрофическое, ужасное. Что-то вроде потери в течение одного-двух дней мужа и всех детей. И случилось это не в Саратове, а где-то в другом городе, или в деревенской усадьбе. После этих пережитых потрясений она переезжает в Саратов. Здесь она опростилась, влилась в толщу народную и отдалась молитве. Насколько все это верно – я не знаю. Но ее внешний вид, ее интеллигентная речь отчасти подтверждают эти рассказы. Я помню ее ходящей по улицам Саратова с слегка склоненной головой. Пожилая, худая, стройная, выше среднего роста, с красивыми умными, но грустными, задумчивыми глазами, одетая в очень скромное черное монашеское одеяние. Она ходила молча, без диких выкриков, без восклицаний, претендующих на проповедничество, обличение и прорицание, столь обычных у всех юродствующих. Иногда она распевала какие-то духовные стихи, гимны, канты. Голос ее был звонкий, симпатичный, приятный, а все песни ее были грустные, заунывные…

Дом купца Арского на Соборной площади (ныне Соборная, 21).JPG

Дом купца Арского на Соборной площади (ныне ул. Соборная, 21)

В мою память крепко врезалась следующая сценка из моего далекого раннего отрочества, когда мне было 10-11 лет. Я вспоминаю себя в сильно натопленной моленной-божнице в доме старинного саратовского купца старообрядца Арского, за сыном которого была моя старшая сестра. В переднем углу и по стенам масса икон в ярко сверкающих ризах с самоцветными камнями; пред некоторыми из них горят лампады; тут же с боков картина и гравюра духовного содержания, Афонская гора, портреты святителей, пустынников и т.п. Пахнет ладаном, деревянным маслом, горелым воском; зимнее, но яркое солнце пробивается сквозь морозные узоры оконных стекол и золотыми снопами падает на ковры, которыми устлан пол, на мебель и мириадами золотых и серебряных искр дробится на серебре, золоте и самоцветных камнях божницы переднего угла. В этой моленной нас трое: я, моя сестра и Авдотья Петровна. Она сидит, опираясь на свою палку, с которой никогда не расставалась, и впилась своими грустными глазами в картину, изображающую Афонскую гору. Она поет что-то грустное, тоскливое, печальное, томящее. Я с удовольствием слушаю ее; мне нравится ее пение. Я напрягаю внимание и слух, желая разобрать слова ее песни. И слышу

Гора Афон, гора святая,
Мне не видать твоих чудес…

 

И мне становится жаль Авдотью Петровну, которая лишена возможности увидеть чудеса святого Афона…

Она кончила свои дни, кажется, в Саратовском женском монастыре в середине шестидесятых годов.

Женский монастырь с Волги, 1903-1905.jpg

Алексей Голицын