Младший сын

В этом сюжете не будет никаких философских сентенций. Будет только несколько штрихов к портрету Семёна Людвиговича Франка как отца.

Младшие дети, как правило, на особом счету у родителей. В случае с Василием Франком этот «особый счёт» определялся двумя обстоятельствами. Во-первых, Василий действительно выделялся по возрасту – он был младше своих братьев и сестры (составлявших «компактную» возрастную группу) на 8–11 лет. Во-вторых – и это, наверное, главное, – он родился в тяжелейших условиях жизни, посреди разрухи и смертельных опасностей гражданской войны, когда просто сохранить жизнь младенцу было далеко не простой задачей. А уже в двухлетнем возрасте он оказался на палубе «философского парохода» и со всей семьёй «отправился» в неизвестность эмиграции, где стал для своих родителей «лучиком солнца» («Sonnenschein» – так Л. Бинсвангер в 1937 г. назвал своего младшего Дитриха, а Франк – своего Васеньку).

Василий Франк написал очень содержательные воспоминания, в том числе отдельно показал своё положение «маленького» в семье, и очень тепло говорил об отце и его роли в своём воспитании. Что к этому можно добавить? Пожалуй, только несколько эпизодов из семейной переписки.

«Что мой Васюточка, моя прелесть, как поживает…». «Обнимаю тебя, дорогая моя, целую всех, мечтаю о моем Васюточке». «Целую всех ребят, Васеньку еще отдельно». – Это из писем Франка 1923-го года (Васеньке – три года), но и далее младший сын был предметом его особого внимания. В феврале 1926-го, когда Франк был в Париже, возникла даже некая переписка – он благодарил пятилетнего Васюточку за письмо и за сочинение о кресте, и сам написал ему уже не отдельный привет, а настоящее – конечно, приближенное к детской лексике – письмецо. Вот отрывок, содержащий и некоторые моральные наставления: «Получил ли ты мое письмо с картинкой вагончиков? я тебя очень люблю и не променяю на Васеньку Зака. А знаешь, Зозенька и Васенька Заки каждый день молятся за всех дядей и тетей и двоюродных братьев и сестер, надо тебе тоже и за них молиться». Впрочем, такие показательные примеры не всегда хороши в воспитании – возможно, поэтому позднее Василий «близко не сошёлся» с детьми Льва Зака…

Забота об образовании детей была среди главных приоритетов Семёна Людвиговича и Татьяны Сергеевны. При обсуждении возможности переезда в Ковно в 1930 году – довольно эфемерной, впрочем, и не состоявшейся – Франк принимал в расчёт интересы даже самого младшего в семье – «и Васеньке бы это испортило образовательную дорогу». К моменту окончания Василием немецкой гимназии, когда нужно было определяться с его дальнейшей «образовательной дорогой», семья была в тяжелейшем материальном положении, да и прямая угроза жизни в нацистской Германии нарастала с каждым днём. Весной 1937 года, благодаря помощи Г. Г. Кульмана, удалось установить связь с Inter-Aid Committee for Children from Germany – Межведомственным комитетом по оказанию помощи детям из Германии. Секретарь комитета Глэдис Скелтон (Gladys Skelton) писала Франку: «Я еще не знаю, как мы сможем помочь, но, имея в виду Вашу известность как философа, мы заинтересованы в Вашем сыне». В результате Василий получил стипендию и английскую визу, и в октябре 1937 г. – первым из семьи – уехал в Лондон.

Стипендия предполагала обучение в технической школе, но к технике душа Василия, видимо, не лежала. Он попытался основательно заняться живописью, которой увлекался ещё в детские годы. Это увлечение не очень нравилось родителям – перед глазами был пример того же Льва Зака, семья которого, по воспоминаниям его дочери, всё ещё жила «если не в нищете, то все же в настоящей бедности». Родители полагались на влияние старших детей – Виктора (он, к тому же, был крёстным Василия) и Натальи, – которые тоже перед войной перебрались в Лондон. В феврале 1940 г. Франк писал Наталье: «Мы все думаем о Васютином будущем, пожалуйста, обсудите его основательно все вместе. Очевидно, сейчас он учится просто чистой живописи; это очень приятно, но ему грозит тогда судьба Лёвы. Ему только 20 лет в июле; Витюше уже минуло 20 лет, когда он только поступил в университет. Мы с мамой считаем, что нет никакой надобности искать ему прикладной специальности в связи с искусством, чтó и трудно, и м. б. ему даже и неинтересно, а нужно, совершенно независимо от живописи, научиться какому-нибудь техническому (в широком смысле) знанию. Ближайшие годы, когда мы все (и мы, и ты, и Витюша) можем помочь ему учиться, надо это сделать во что бы то ни стало. Надо придумать какую-нибудь специальность, которой можно выучиться практически – без университета, который недоступен, и вообще без особой теории, к которой Васюта ленив. <…> Васютка уже из патриотических мотивов должен ревностно заняться каким-нибудь прикладным учением, чтобы после конца большевизма участвовать в возрождении России».

Подобные убеждения, очевидно, не очень действовали – Василий признавал в воспоминаниях, что, почувствовав свободу в 17 лет, он в значительной степени вышел из-под влияния семьи, и «даже непререкаемый в прежние годы авторитет отца не смог устоять перед обычной юношеской тягой к “освобождению”, к “самостоятельности”». Впрочем, в одном из подобных самостоятельных планов авторитет отца, очевидно, всё-таки удержал от крайне неразумных действий. Получив письмо от Василия, в котором он писал, что «м. б. скоро поедет кружным путем через Финляндию в Россию», Франк в том же письме к Наталье (февраль 1940 г.) буквально кричал: «Пожалуйста, имей в виду ты, Васюта и вы все, что все без исключения попытки нелегально приехать в Советскую Россию доселе проваливались: мнимые сотрудники в России оказывались агентами ГПУ и люди прямо попадали в их лапы!».

Дилемма «живопись или техника» разрешилась в конце 1941 года, когда Василий ушёл добровольцем в британскую армию. «Васютин уход, – писал в эти дни Франк сыну Виктору, – для меня очень тяжел – хотя я знаю, что для него это лучше, – одно жаль, – что вовремя не нашли ему хорошее занятие, которое его бы удовлетворяло».

Невозможно в кратких словах описать, сколько волнений пережили Семён Людвигович и Татьяна Сергеевна, не имея почти никаких известий о сыне за годы оккупации (кое-какие вести всё-таки поступали – так, в феврале 1943 г. Бинсвангер передавал Франку содержание телеграммы, полученной от Виктора: «VASYA IN NORTH AFRICA SAFE AND HAPPY»). Василий стал настоящим «лучом солнца» для родителей в сентябре 1944 года. Хотя юг Франции уже был освобождён, Франки ещё не могли выбраться из своего «укрытия», оказавшегося в результате надёжным – около года оккупации они прожили на хуторе Сай в предальпийской коммуне Сент-Пьер д’Альвар. Денег почти не было, но им удавалось брать, как писал Франк, «кредит в натуральной форме» у местных жителей, что спасало от голода. Однако и этот кредит нужно было как-то погашать. И тут, совершенно неожиданно, на английском грузовике – камионе – к родителям нагрянул Василий. Грузовик, собственно, был нужен для продуктов и вещей, которые он в изобилии привёз, и которые позволили Франкам в значительной степени отдать долги. Но главное, конечно, было не это – главным было счастье общения после пятилетней разлуки и почти полного неведения о военной судьбе сына. Лучше всего об этом свидетельствуют непосредственные записи Семёна Людвиговича в ежедневнике: «22 сентября. Сегодня в 10 ч. утра неожиданно перед нашим домом остановился англ. камион, и к нам прибыл Васенька!». «30 сентября. После 9 дней безграничного счастья общения с Васенькой он, так же неожиданно, как приехал, поздно ночью (в 1 ч.), с субботы на воскресенье нас покинул – за ним приехали товарищи на камионе и увезли его – обратно в Salon под Марселем, а потом неведомо куда. Кончился наш блаженный сон!». На следующий день Франк писал Бинсвангеру: «Это счастье потрясло нас настолько, что теперь я понимаю, как можно умереть от счастья». Как вспоминала позже Татьяна Сергеевна, «мы долго не могли наладить своей жизни, нам все казалось, что он возвращается, мы путали шум от соседнего ручья с шумом от автомобиля». Зато теперь Франк с гордостью сообщал своим друзьям: «Он побывал за это время в Алжире, Тунисе, Сицилии, Италии, Корсике и переехал в St. Tropez hé Côte d’Azur только в сентябре. Он участвовал в очень опасной высадке в Salerno в Италии, под артиллерийским огнем немцев».

Поздней осенью 1944 года жизнь Франков разделилась на две половины – до и после Алёшиного ранения. С этих пор едва ли не главная тема всей семейной переписки, особенно писем Татьяны Сергеевны, – сын Алексей, его лечение, борьба за компенсацию и возвращение его к нормальной жизни. Но и Василий, конечно, продолжает быть постоянной тревогой и заботой. Как раз на рубеже 1944–1945 гг. новые волнения были связаны с известием о его переброске в Грецию, где обострилась военная ситуация. Всё и тут закончилось благополучно, но вполне естественно, что по мере приближения окончания войны Франк надеялся на демобилизацию Василия, и особенно тревожила его мысль о возможном участии сына в составе оккупационных войск в Германии. В марте 1945 г. он писал Виктору: «Если доживем до окончания войны и встречи с вами, то самое горькое, почти невыносимое для нас – оставаться в разлуке с Васенькой, знать, что он зря губит свои лучшие годы, и главное, что он будет в опасности и от эпидемий, которые наверно там будут, и от того, что там будет происходить».

Василию не удалось демобилизоваться сразу, но оказался он не в Германии, а в Австрии. А в конце 1946 года, с помощью того же «доброго гения» семьи – Г. Г. Кульмана, – его удалось устроить в Международную организацию по делам беженцев. Василий продолжал работать в Австрии, причём отнюдь не отсиживаясь по кабинетам, а решая проблемы непосредственно в лагерях беженцев, а при необходимости посещая и советскую зону оккупации – это при том, что, как он потом вспоминал, «в те времена людей часто похищали в советском секторе, и они пропадали бесследно». В августе – сентябре 1947 г. родителям пришлось пережить новые волнения, не получая вестей от сына несколько недель: «От него не приходило ни одной новости и казалось, что у нас есть все основания полагать, что с ним произошло самое худшее – а именно, что он был увезен моими соотечественниками». Наконец, Василий успокоил родителей своей телеграммой: «Not going Vienna trying arrange matters by phone have discovered innocent reason disappearance letters». Надо, впрочем, заметить, что Василий и раньше не баловал родителей письмами: в мае 1939 г. Франк, полушутя, жаловался сыну Виктору: «Васютка совершенно нас бойкотирует – не пишет, подлец».

Василий приезжал в отпуск к родителям в Лондон. Осенью 1949-го приехал и в авральном порядке – у отца был сердечный приступ. Хотя состояние Семёна Людвиговича явно ухудшалось, до последней возможности он надеялся съездить к сыну в Австрию – ещё в июне 1950-го он писал Бинсвангеру: «Мы – моя жена и я – лелеем “мечту” провести будущую зиму с нашим младшим сыном, который как служащий IRO был переведен в Филлах, в Австрии». Поехать, конечно, уже не было никаких возможностей, но зато в ближайшие дни Франку пришлось написать сыну два, очевидно, не вполне лицеприятных письма о моральной ответственности перед теми, с кем связываешь свою судьбу, а также «об обязанностях в отношении себя самого»…

Василий был ещё достаточно молодым, когда не стало отца. Едва ли не последняя собственноручная запись С. Л. Франка в своём ежедневнике – 25 июля 1950 г.: «Васино рождение ему 30 лет!».

Позволю себе в заключение этого отрывочного очерка передать – в связи со 100-летней годовщиной со дня рождения Василия Семёновича – мои наилучшие пожелания Сюзанне Франк-Килнер, а также его детям Сергею Васильевичу, Павлу и Николаю Франкам.

Геннадий Аляев